Один из самых распространенных нарративов среди новой волны российской эмиграции — это сожаление по поводу потерянного рая: удобных сервисов доставки, цифровых государственных услуг, тыквенного латте и прочих благ развитой автократии. Обычно это воспринимают как признак безыдейности бежавших, их неготовности терпеть трудности. Но ведь на самом деле все обстоит ровно наоборот — эти люди добровольно отказались от всех перечисленных благ. Ради чего? Объясняет политический философ и публицист Петр Ильин.
Цивилизация против варварства
Американский антрополог Джеймс Скотт в книге «Искусство быть неподвластным» писал о том, что цивилизация и варварство не являются разными стадиями развития человечества, а представляют собой две стороны одной системы. История представляется Скоттом как борьба равнины и периферии, где равнина — это государство, которое стремится взять под централизованный контроль все ресурсы, в особенности человеческие, а периферия — бегущие от него люди, который совершают сознательный выбор в пользу варварства.
Основной проблемой для государств испокон веков была проблема контроля. Древние государства могли управлять лишь небольшими пространствами — примерно в 150 километров в радиусе от центра, а потому всегда оставались территории, свободные от их влияния. В таких зонах на периферии возникали сообщества, которые, в отличие от государств, функционировали на более эгалитарных основаниях.
В них вожди и прочие «бигмены», хоть и являлись формально главными, все же оставались первыми среди равных. Конечно, «варварские» сообщества тоже могли быть иерархическими, но их структура не зиждилась на наследуемой собственности и была менее дифференцированной, чем в аграрных царствах. Так, отсутствие благ цивилизации у «варваров» компенсировалось большей свободой.
Как пишет Скотт, смысл слова «варвары» становится понятным, если смотреть на него через оптику «одомашнивания». Зерновые земледельцы и подневольные люди, живущие в центрах государства, — это одомашненные подданные. Собиратели, охотники и кочевые скотоводы — дикие, примитивные, неодомашненные народы, которых следует приручить, по аналогии с дикими животными. А если приручить не удается — уничтожить, как сорняки.
Таким образом, понятия «варвар», «дикарь», «неотесанный», «лесной человек», «горный человек» были изобретены в городских центрах, чтобы стигматизировать тех, кто не стал подданным государства.
Поскольку ранние государства были преимущественно аграрными, их власть ограничивалась экологическими границами плодородных почв, как правило — поймами крупных рек. За пределами этой природной «золотой середины» начинались засушливые районы, болота, горы — неподконтрольные зоны. Конечно, можно было отправить туда карательные экспедиции и даже выиграть пару-тройку сражений, но это редко означало установление реальной власти.
Поэтому большинство древних государств состояло из напрямую управляемого центра, промежуточной зоны, где подчинение народов колебалось вместе с могуществом и богатством государства, и де-факто неподконтрольных территорий на окраинах.
Чаще всего государство и не пыталось контролировать третью зону ввиду ее фискальной бесперспективности. Скорее оно было заинтересовано в военных союзниках и доверенных лицах на периферии, чтобы посредством торговли получать необходимые дефицитные ресурсы. Таким образом, окраина была не просто неуправляемой территорией, а зоной, подконтрольной «варварам».
Контроль над периферией давал «варварам» возможность не только грабить население государств и таким образом получать необходимые ресурсы, но и торговать с центром. Взамен на скот, овец, рабов — куда же без них — они получали ткани, зерно, изделия из металлов, керамику — все то, чем располагали государства. Но самое главное, что получали «варвары» — это свобода от государственной власти.
Именно это делало варварский образ жизни привлекательным для подданных государств. А потому их численность возрастала, в том числе за счет беглецов оттуда.
Традиционные представления о том, что «цивилизованный» человек не может вернуться к «примитивному» состоянию — неверна. Причины покинуть государственные границы были не менее весомыми, чем причины стать его подданным — например, ради гарантий безопасности.
А такие «веселые» штуки, как захватнические войны и принудительные переселения, служили инструментами удовлетворения потребности государств в рабочей силе.
В новой интерпретации варварство — это осознанный выбор тех, кто уже вкусил блага цивилизации, но предпочел от них отказаться. Ведь среди этих достижений — наряду с развитой наукой и инфраструктурой — в «пакете» идут и дисциплинарные практики со всеми возможными формами закабаления населения.
«Варвары» понимали, что «цивилизаторство» идет рука об руку с попыткой контроля. Логика государства — особенно в его бюрократической форме — заключается в том, чтобы превращать всё в объект наблюдения и манипуляции. Отсюда — настороженность «варваров» к любым проявлениям прогресса, включая, например, государственное здравоохранение.
Выходит, что «варвары» — это не примитивные народы, оказавшиеся отсталыми по собственной или чужой воле, а самые что ни на есть политические и экономические беженцы древнего времени.
Современное «варварство»
Между «варварами» прошлого и сегодняшней волной российской эмиграции есть прямая связь — беженство. Но если «варвар» — это экономический и политический беженец, то, возможно, верно и обратное. Или все-таки нет?
Давайте посмотрим на причины и мотивации беженцев — как в прошлом, так и в настоящем. По большому счету они практически не изменились. Войны, политические преследования, стремление государств к контролю над своим населением — все это по-прежнему на виду и работает как часы. Просто современные беженцы перемещаются из одного государства в другое, а не стремятся к периферии, поскольку в наше время практически не осталось пространств, свободных от государственного контроля. В том числе и с этим связано менее выраженное бегство от прогресса — то самое, что некогда было характерно для многих «варваров».
Однако побег от государственного контроля — это по-прежнему актуальный сюжет, который, наверное, вечен по своей природе.
Политическое и экономическое беженство никуда не делось и по-прежнему является значимым фактором, который влияет на развитие современных государств. Более того, сегодня можно встретить и различные формы бегства от прогресса. Так, недоверие к системе здравоохранения, приверженность альтернативной медицине — формы подобного бегства, характерные еще и для «варваров» прошлого.
Но кто же в наше время олицетворяет собой «варваров», когда весь земной шар покрыт государствами? На мой взгляд, одним из продолжателей этой «варварской» традиции является последняя волна российской эмиграции, именно она представляет собой канонический пример подобного бегства «варваров».
Истории о том, как уехавшие жалуются на ужасную бюрократию и некачественный сервис в странах их пребывания, зачастую воспринимаются с насмешкой: например, можно вспомнить издевательский мем о тыквенном латте. Дескать, это демонстрирует отсутствие у россиян ценностей и их неготовность претерпевать малейшие неудобства ради своих убеждений. Однако никто не пытается дать этому явлению альтернативную интерпретацию: многие люди пожертвовали своим бытовым комфортом ради тех самых нематериальных ценностей. Прежде всего — свободы от государственного произвола.
Конечно, речь не идет о полном отказе от преимуществ цивилизации. Ведь «варвары» древности тоже не чурались пользоваться ее благами — но на своих условиях.
Равнина против периферии в XXI веке
Я и сам вхожу в число этих сотен тысяч новых русских «варваров», и потому по собственному опыту могу сказать: уровень жизни в эмиграции ощутимо снижается. Когда меняешь крупный мегаполис России на небольшой городок в Армении, контраст в уровне инфраструктуры становится особенно заметным. Но все эти минусы не могут перекрыть одного большого плюса — чувства, что над тобой больше не довлеет Всевидящее Око родного Левиафана. Это очень важное ощущение независимости, которое невозможно компенсировать никакими бонусами прогресса.
Более того, со временем я стал ценить недостаток прогресса — как то, что препятствует осуществлению контроля. Например, в мою привычку вошло использование только наличных денег.
Поскольку мы выяснили, что современное варварство не обязательно связано с перемещением вне границ государств, возникает вопрос: можно ли быть «варваром», оставаясь в России? Да, безусловно.
Однако самой каноничной формой бегства от государства в современном мире по-прежнему остается эмиграция. Именно эмигранты наиболее выпукло выражают свой «варварский» протест — голосуют ногами. Поэтому для государства это столь чувствительно, настолько, что оно вынуждено бороться с этим явлением не только кнутом, но и пряником.
Но кто же победил в итоге — равнина или периферия? Однозначно ответить этот вопрос довольно трудно.
С одной стороны, очевидно, что сегодня государства — это практически единственная форма существования общества, которая с ходом истории рано или поздно поглотила сообщества «варваров». Однако в ходе этого процесса изменился и Левиафан.
Джеймс Скотт был уверен, что «угроза со стороны варваров была главным фактором, сдерживавшим рост государств на протяжении периода, измеряемого скорее тысячелетиями, чем столетиями». По большому счету, сегодняшние институты демократии — это результат ограничения государств, в том числе со стороны неподвластных им «дикарей». Эта борьба продолжается и по сей день, и ее исход во многом зависит от современных «варваров».
А потому — слава эмигрантам, слава беглецам, слава новым русским «варварам».
Читайте второй номер «Фронды»
Что происходит с современной демократией, совместимы ли свобода и народовластие, исследования современной русской культуры — все это вы встретите на страницах нового номера нашего журнала.
Петр Ильин — философ, публицист.
